И был прицеплен неподалеку от вагона-ресторана. Меня встретила молоденькая симпатичная проводница, попросила билетик. Я улыбнулся, показал свой билет. Она все внимательно проверила номер (номер поезда и вагона), паспорт не попросила, хотя я его по старой привычке вытащил и держал в руках. В советское время железнодорожные билеты еще не были именными.

— Ваше купе четвертое, — сказала проводница. — Место тринадцатое.

— Счастливое число… Благодарю вас, — откликнулся я. — Чаю принесите, пожалуйста. Два стакана.

— Как только в титане вода закипит, — пообещала она, — так сразу и принесу.

Я проследовал в свое купе. У двери остановился, постучал. «Да-да» — прозвучало в ответ. Откатив дверцу в сторону, я увидел Машу. Взгляд ее засиял от счастья, она явно прибыла раньше и скучала.

— Я испугалась, что ты опоздаешь, — смущенно пробормотала она. — И все думала, ехать в Москву без тебя или остаться…

— До отхода еще двадцать минут, — откликнулся я, водружая авоську с жратвой на столик, а чемодан забрасывая на багажную полку. — И что же надумала?

— А это вообще-то секрет!

Сняв дубленку и шапку, я уселся напротив своей попутчицы. Вагон СВ от обычного купейного отличался только тем, что вместо четырех полок в каждом отсеке было две нижних. Ну может еще тем, что постель была заранее заправлена, вместо второй простыни в комплект белья входил пододеяльник, а сверху все было накрыто покрывалом. Да еще шторы на окне были чуточку посолиднее, а не две тряпочки, болтающиеся на трубке, которая то и дело выскакивает из дырочек в раме.

В ожидании отправки, мы сидели молча глядя в окно на перрон, где суетливо метались пассажиры с чемоданами, рюкзаками и авоськами. В детстве меня это всегда удивляло, если мы с родителями уже в вагоне, то почему поезд еще стоит? И неприятие этого пустого ожидания, оказывается, еще живет во мне. За дверью купе, которую я лишь притворил, слышались шаги и голоса других пассажиров, ищущих свои места. Наверняка, все они принадлежат прослойке «лучших людей» города. Не всякий советский человек мог позволить себе полочку в двухместном купе.

— Провожающие выйдите из вагона! — заголосила проводница, пробегая по коридорчику. — Через пять минут поезд отправляется!

Ну наконец-то! Мне уже есть захотелось. Когда садишься в поезд, почему-то всегда хочется жрать, необъяснимая штука, но работает всегда безотказно. Однако прежде нужно переодеться в дорожное платье. Это сто лет назад господа ездили в поездах в костюмах и галстуках, а дамы — в пышных платьях, специально для путешествий на поезде шитых. В советское время все стало проще и демократичнее. Вот только надо выставить Машу в коридорчик. Во избежание эксцессов. Да и ей тоже нужно дать время переодеться. Я уже было поднялся, чтобы сказать ей об этом, как в дверь постучали.

— Войдите! — крикнул я.

Дверь сдвинулась и в купе сунула симпатичную мордочку проводница.

— Я извиняюсь, граждане, — пропищала она. — Там в пятом купе дамочка скандалит, не хочет с незнакомым мужчиной вдвоем ехать… Может — поменяетесь?

Я посмотрел на попутчицу, но та отчаянно замотала головой.

— Спасибо, товарищ проводник, — сказал я. — Мы в командировку едем и должны работать с важными документами, а между купе бегать неудобно, мы для этого как раз и брали этот вагон.

— Ну-ну, работайте, — пробурчала проводница и пропала.

— Чаю принесите! — крикнул я ей вслед, пока не успела задвинуться дверца.

Поезд дернулся и перрон за окном пополз назад, постепенно набирая ход. Я поднялся.

— Ты пока переодевайся, — сказал я Вершковой и вышел из купе, плотно прикрыв дверь.

В окно с этой стороны вагона были видны переплетающиеся нити рельс. На соседних путях стояли грузовые вагоны. Слепящие пятна прожекторов затмевали ночное небо, которое, впрочем, все равно было затянуто тучами. Состав потихоньку набирал скорость, колеса все бодрее перестукивались на стыках. Я стоял и слышал, как проводница уговаривает истеричную пассажирку остаться наедине с незнакомцем. Видать, никто не захотел меняться. Дамочка грозилась, что будет жаловаться в министерство путей сообщения и требовала немедленно вызвать начальника поезда. Голос истерички показался мне подозрительно знакомым.

Открылась дверь нашего купе. Вышла переодетая Маша. На ней были мешковатые треники и вязанный свитер. Это правильно. Меньше соблазна. Я тоже отправился переодеваться. Спасибо жене. Мне она положила не только тренировочные штаны и футболку, но и отдельно тапочки, чтобы не топтаться по холодному полу босиком или в ботинках. Вообще крайне приятно скинуть в теплом вагоне зимние ботинки и сунуть ноги в тапочки, это тоже отдельный вид «железнодорожного» удовольствия. Впустив попутчицу, я принялся извлекать, припасенную Илгой снедь из авоськи. Правда, не мешало бы руки помыть, но туалеты только открыли, а к ним уже выстроились очереди. Увы, время круглосуточно работающих биотуалетов еще не пришло.

Вершкова тоже стала доставать жрачку. В СССР попутчики, даже прежде незнакомые, делились припасами, а уж что говорить о знакомых. Мы с Машей решили, что сначала нужно съесть курицу, ибо она быстрее портится. По той же причине в числе первых были обречены на уничтожение вареные яйца. У попутчицы оказались свежие огурцы и помидоры. Приятное дополнение к остальным продуктам. Проводница принесла чай, так что ужин мы лопали не всухомятку.

Поев, мы убрали со стола. Я пошел и выбросил скорлупу, обглоданные косточки, огуречные жопки и помидорные хвостики, а заодно умылся и почистил зубы. Теперь можно было выключить верхний свет, включив лампу над своей полкой и перед сном почитать. Когда еще у меня будет время оторваться от всех насущных забот и просто заниматься тем, чем хочется? Только в следующие каникулы, да и то — не факт. Так я и поступил. Воспользовался тем, что Маша тоже ушла умываться, разобрал свою постель и нырнул под одеяло. Из окна немного поддувало, но это было даже приятно.

Вернулась Маша. И хотя я и так лежал, уткнувшись в книжку, но все же отвернулся к стенке, чтобы она могла раздеться и лечь спать. Пока она там шуршала у меня за спиной, я тщетно пытался вчитаться в строчки романа. Ну я же нормальный мужик. И если рядом — только руку протяни — раздевается девушка, которой ты не безразличен, трудно не думать об этом. Оно как-то само по себе думается… Тем более, что Вершкова словно нарочно долго возилась. На что она рассчитывала? Что я не выдержу и накинусь на нее?

Наконец, она затихла и даже засопела.